Неточные совпадения
На следующий день, рано поутру, Анна Сергеевна велела позвать Базарова
к себе
в кабинет и с принужденным смехом подала ему сложенный листок почтовой бумаги. Это было
письмо от Аркадия: он
в нем просил руки ее
сестры.
Есть удивительная книга, которая поневоле приходит
в голову, когда говоришь об Ольге Александровне. Это «Записки» княгини Дашковой, напечатанные лет двадцать тому назад
в Лондоне.
К этой книге приложены «Записки» двух
сестер Вильмот, живших у Дашковой между 1805 и 1810 годами. Обе — ирландки, очень образованные и одаренные большим талантом наблюдения. Мне чрезвычайно хотелось бы, чтоб их
письма и «Записки» были известны у нас.
Сейчас написал я
к полковнику
письмо,
в котором просил о пропуске тебе, ответа еще нет. У вас это труднее будет обделать, я полагаюсь на маменьку. Тебе счастье насчет меня, ты была последней из моих друзей, которого я видел перед взятием (мы расстались с твердой надеждой увидеться скоро,
в десятом часу, а
в два я уже сидел
в части), и ты первая опять меня увидишь. Зная тебя, я знаю, что это доставит тебе удовольствие, будь уверена, что и мне также. Ты для меня родная
сестра.
Ma chère Catherine, [Часть
письма — обращение
к сестре, Е. И. Набоковой, —
в подлиннике (весь этот абзац и первая фраза следующего) по-французски] бодритесь, простите мне те печали, которые я причиняю вам. Если вы меня любите, вспоминайте обо мне без слез, но думая о тех приятных минутах, которые мы переживали. Что касается меня, то я надеюсь с помощью божьей перенести все, что меня ожидает. Только о вас я беспокоюсь, потому что вы страдаете из-за меня.
Вы, верно, слышали, что мне из Тобольска возвращено было одно
письмо мое
к Якушкину, после розысканий о рыбе.Мою карту, которую мы так всегда прежде называли, туда возили и нашли, что выражения двусмысленны и таинственны. Я все это
в шуткахописал
сестре. Кажется, на меня сердится Горчаков, впрочем, этоего дело…
Писем Пушкина
к моему отцу здесь нет; впрочем, я знаю, что некоторые бумаги остались
в Воронежской губернии, напишу
к сестре, чтобы она мне прислала их» (опубликовано с автографа из собрания Музея революции, Записках Пущина, 1927, стр. 18).]
Егор Егорыч вздохнул и печально мотнул головой: ему живо припомнилась вся эта минувшая история, как
сестра, совершенно несправедливо заступившись за сына, разбранила Егора Егорыча самыми едкими и оскорбительными словами и даже просила его избавить от своих посещений, и как он, несмотря на то, все-таки приезжал
к ней несколько раз, как потом он ей писал длинные
письма, желая внушить ей все безумие подобного отношения
к нему, и как на эти
письма не получил от нее ни строчки
в ответ.
Грустная тень давно слетела с лица молодых. Они были совершенно счастливы. Добрые люди не могли смотреть на них без удовольствия, и часто повторялись слова: «какая прекрасная пара!» Через неделю молодые собирались ехать
в Багрово, куда
сестры Алексея Степаныча уехали через три дня после свадьбы. Софья Николавна написала с ними ласковое
письмо к старикам.
Софья Николавна перепугалась, что так небережно поступают с ее бесценным сокровищем, а повивальная бабка испугалась, чтоб новорожденного не сглазил немец; она хотела было его отнять, но Клоус буянил; он бегал с ребенком по комнате, потребовал корыто, губку, мыло, пеленок, теплой воды, засучил рукава, подпоясался передником, сбросил парик и принялся мыть новорожденного, приговаривая: «А, варваренок, теперь не кричишь: тебе хорошо
в тепленькой-то водице!..» Наконец, прибежал не помнивший себя от восхищения Алексей Степаныч; он отправлял нарочного с радостным известием
к Степану Михайлычу, написал
письмо к старикам и
к сестре Аксинье Степановне, прося ее приехать как можно скорее крестить его сына.
Наконец, прочитав собственными глазами
письмо сына и убедясь, что дело не подлежит сомнению, огорчился не на шутку; отменил приготовленное крестьянам угощение, не захотел сам писать
к невестке и сыну, а велел только поздравить роженицу с животом и дочерью, да приказал назвать новорожденную Прасковьей
в честь любимой своей
сестры Прасковьи Ивановны Куролесовой.
Анна Михайловна отошла
к окну и поспешно разорвала конверт.
Письмо все состояло из десяти строк, написанных Дашиной рукой: Дорушка поздравляла
сестру с новым годом, благодарила ее за деньги и, по русскому обычаю, желала ей с новым годом нового счастья. На сделанный когда-то Анной Михайловной вопрос: когда они думают возвратиться, Даша теперь коротко отвечала
в post scriptum...
Сестра лежала
в одной комнате, Редька, который опять был болен и уже выздоравливал, —
в другой. Как раз
в то время, когда я получил это
письмо,
сестра тихо прошла
к маляру, села возле и стала читать. Она каждый день читала ему Островского или Гоголя, и он слушал, глядя
в одну точку, не смеясь, покачивая головой, и изредка бормотал про себя...
У нас никто не бывал, кроме почтальона, приносившего
сестре письма от доктора, да Прокофия, который иногда вечером заходил
к нам и, молча поглядев на
сестру, уходил и уж у себя
в кухне говорил...
Часу
в двенадцатом за Кураевыми были присланы лошади, и они, несмотря на убедительные просьбы хозяйки — закусить чего-нибудь, уехали домой. Павел уехал вместе с теткою после ужина. Придя
в свою комнату, он просидел с четверть часа, погруженный
в глубокую задумчивость, а потом принялся писать
к сестре письмо. Оно было следующее...
В самое то утро, как Хозаров писал
письмо к предмету его любви, Мамилова писала таковое же
к предмету ее дружбы, какой-то двоюродной
сестре, с которою она была
в постоянной переписке.
При хладнокровном взгляде на
письма Гоголя можно теперь видеть, что большое
письмо его о путешествии
в Иерусалим, а равно вышеприведенное письмецо
к Ольге Семеновне содержат
в себе семена и даже всходы того направления, которое впоследствии выросло до неправильных и огромных размеров.
Письмо к сестре, о котором упоминает Гоголь, осталось нам неизвестным. Но
письма к другой
сестре его, Анне Васильевне, написанные, без сомнения,
в том же духе, находятся теперь у Кулиша, и мы их читали.
Очень просил, чтоб я с Верой и с ним съездил
к его
сестрам, и поручил мне
в каждом
письме писать
к моей жене и Константину по пяти поклонов.
Только!.. Вот и все вести, полученные Сергеем Андреичем от отца с матерью, от любимой
сестры Маринушки. Много воды утекло с той поры, как оторвали его от родной семьи, лет пятнадцать и больше не видался он со сродниками, давно привык
к одиночеству, но, когда прочитал
письмо Серапиона и записочку на свертке,
в сердце у него захолонуло, и Божий мир пустым показался… Кровь не вода.
Через неделю жена его, прогнанная любовником, вернулась
к нему, чтобы отравиться и умереть у порога его квартиры…Когда Артур, похоронив жену, воротился с кладбища домой, его встретил лакей с
письмом.
Письмо было от
сестры Сильвии и содержало
в себе следующее...
— Вы отгадали, это от брата, — сказала она и, пробежав маленький листок, добавила: — все известие заключается вот
в чем (она взяла снова
письмо и снова его прочитала): «
Сестра, я еду
к тебе; через неделю мы увидимся. Приготовь мне мою комнату, я проживу с месяц. Еду не один, а с Гор…»
Исчезновение его было загадкой и для
сестры его, и для тетки, которые писали ему
в Петербург на имя его жены, но
письма их оставались без ответа, — на что, впрочем, и Катерина Астафьевна, и Лариса, занятые положением ближайших
к ним лиц, не слишком и сетовали.
В пятой сцене четвертого действия, у замка Глостера, Регана разговаривает с Освальдом, дворецким Гонерилы, который везет
письмо Гонерилы
к Эдмунду, и объявляет ему, что она тоже любит Эдмунда, и так как она вдова, то ей лучше выйти за него замуж, чем Гонериле, и просит Освальда внушить это
сестре. Кроме того, она говорит ему, что было очень неразумно ослепить Глостера и оставить его живым, и потому советует Освальду, если он встретит Глостера, убить его, обещая ему за это большую награду.
Брук прождал
в канцелярии два часа, потом пошел
к Давыдову. У него сидели
сестры, смотритель. Главный врач шутил с
сестрами, смеялся, на Брука не смотрел.
Письмо, разорванное
в клочки, валялось на полу. Брук посидел, подобрал клочки своего
письма и удалился.
Приехав
к себе, он написал начальнику дивизии
письмо, где сообщал о желании новой
сестры поступить
в наш госпиталь и спрашивал, принять ли ее.
Княжна Маргарита, как он и не ошибся, дала на это свое согласие и даже благовидное поручение
в форме
письма к отцу и
сестре.
Жених и невеста вышли из кабинета.
В этот же вечер было решено до времени не объявлять о помолвке, а написать дяде и
сестре в Шестово. Княжна Лида принялась писать
письма. Князь со своей стороны написал брату.
Письма были отправлены с тем же нарочным, который был прислан
в город князем Александром Павловичем заказать номер
в гостинице «Гранд-Отель» и уведомить князя Дмитрия о визите
к нему Николая Леопольдовича Гиршфельда.
Вдруг
в один прекрасный день Марья Петровна получила
письмо от своей племянницы Глаши. Эта Глаша была девушка лет девятнадцати, круглая сирота, дочь покойной
сестры Марьи Петровны. Года четыре тому назад Марья Петровна,
к которой девочку привезли из деревни, пристроила ее
в услужение
к одной старой барыне, жившей
в их приходе. Более года Глаша жила у барыни, затем вдруг сбежала, и Марья Петровна потеряла ее из виду.
Я тебе говорю десятый раз, что ежели
письмо к государю и завещание
в пользу Пьера есть
в бумагах графа, то ты, моя голубушка, и с
сестрами, не наследница.